Экстренный режим подбитого кукурузника
Золотисто-медный песок не сохраняет следов, особенно в бурю. Он их поглощает сразу же и не дает даже самому лучшему следопыту выйти на след жертвы. Если бы только преследователь ориентировался на звук, или запах - ведь его тоже нет - но все это ерунда и не правда. Этот охотник ориентируется на маленькую красную точку на своем радаре.
Я не могу стоять долго, но и быстро перемещается тоже не могу. Еда и вода для меня уже не проблема. По этой нестерпимой жаре мне отчаянно не хочется ни есть, ни пить. Только странное и ужасающее чувство, которое бьется в мозгу - я хочу жить. Очень!
Если была возможность, я бы закричал в голос, но тогда я тут упаду замертво, поскольку вещество, называвшееся кровью, в моем теле уже очень давно превратилось в яд, который никак не хочет течь. Я не приспособился к этой пустыне, не могу в ней выжить. Только писать письма на кактусах, коих очень много здесь. По строчке, по букве, от точки до запятой, чтобы не кануть в Лету. Не разговаривал я уже очень давно и, да, да, не забываем про яд. Это так мучительно страшно и тоскливо, что больше, даже если выберешься ты не сможешь никому и ничего рассказать. Потому что иначе отравишь не только себя, но и все вокруг.
Мое тело уже давно покрылось странными наростами, которые складываются в узор, покрывая обнаженную спину. Ноги кажется уже срослись друг с другом, как и кожа с тканью штанов. Черт.
Вдруг впереди что-то шевелится. Куст, песок, перекати-поле, тушканчик?
Тушканчик, черт возьми, как же я их люблю. Маленькие, хорошенькие, миленькие. И мясо у них мало, но косточки так хрустят в горле. Когда он пойман, полностью поглощен, тогда можно и расслабиться, вернутся маленьким калачиком.
Ведь сил у меня уже нет... Я так хочу ссспать...
Усталый бедуин, кожа которого уже давно стала похожа на черную папиросную бумагу, проследил за юношей, за его изменениями и превращениями. Он уже давно ходил тут - по пустыне. Слишком белый и неприспособленный, а теперь он уже спокойно греет свои черные бока на солнце.
Внук подошел к старику и указал на парня, который медленно перестает быть собой.
-Змеи - потерянные души пустынь, которые никогда больше не вернуться.
Я не могу стоять долго, но и быстро перемещается тоже не могу. Еда и вода для меня уже не проблема. По этой нестерпимой жаре мне отчаянно не хочется ни есть, ни пить. Только странное и ужасающее чувство, которое бьется в мозгу - я хочу жить. Очень!
Если была возможность, я бы закричал в голос, но тогда я тут упаду замертво, поскольку вещество, называвшееся кровью, в моем теле уже очень давно превратилось в яд, который никак не хочет течь. Я не приспособился к этой пустыне, не могу в ней выжить. Только писать письма на кактусах, коих очень много здесь. По строчке, по букве, от точки до запятой, чтобы не кануть в Лету. Не разговаривал я уже очень давно и, да, да, не забываем про яд. Это так мучительно страшно и тоскливо, что больше, даже если выберешься ты не сможешь никому и ничего рассказать. Потому что иначе отравишь не только себя, но и все вокруг.
Мое тело уже давно покрылось странными наростами, которые складываются в узор, покрывая обнаженную спину. Ноги кажется уже срослись друг с другом, как и кожа с тканью штанов. Черт.
Вдруг впереди что-то шевелится. Куст, песок, перекати-поле, тушканчик?
Тушканчик, черт возьми, как же я их люблю. Маленькие, хорошенькие, миленькие. И мясо у них мало, но косточки так хрустят в горле. Когда он пойман, полностью поглощен, тогда можно и расслабиться, вернутся маленьким калачиком.
Ведь сил у меня уже нет... Я так хочу ссспать...
***
Усталый бедуин, кожа которого уже давно стала похожа на черную папиросную бумагу, проследил за юношей, за его изменениями и превращениями. Он уже давно ходил тут - по пустыне. Слишком белый и неприспособленный, а теперь он уже спокойно греет свои черные бока на солнце.
Внук подошел к старику и указал на парня, который медленно перестает быть собой.
-Змеи - потерянные души пустынь, которые никогда больше не вернуться.